Максимилиан Александрович приехал в Мураново 4 марта 1927 года. Это был день рождения Боратынского. За два года до этого события музей отмечал 125-летие со дня рождения поэта. К юбилею Боратынского Николай Иванович Тютчев, директор и пожизненный хранитель музея, подготовил выставку. Каталог выставки был торжественно вручен Волошину. В свою очередь Максимилиан Александрович подарил Тютчеву акварель, запечатлевшую окрестности Коктебеля. На ней был изображен столь любимой Волошиным Киммерийский пейзаж, хранящий воспоминания об ушедших в прошлое древних культурах. На заднике акварели можно прочитать дарственную надпись: «Николаю Ивановичу Тютчеву, бесконечно тонкому и умному хранителю и создателю Муранова. Память о посещении этих мест священна для русского поэта». Сегодня этот подарок Волошина разместился в кабинете Николая Ивановича Тютчева на втором этаже главного усадебного дома.
Но главным подарком Волошина – и не столько Муранову, сколько всем нам - стала его запись в Книге посетителей мурановского музея:
«Посещение Муранова  одно из самых сильных впечатлений нынешней художественной Москвы.
Ни реликвии Виктора Гюго на Вогезской площади, ни Веймарский дом Гете не дают пожалуй того непосредственного чувства атмосферы творчества, которые выносишь из этой «усадьбы-музея»  ставшей не “темницей искусства”, а живым сосредоточием самого ценного, что оставила нам русская жизнь прошлого века.
Мураново (дом, музей, парк и пейзаж) делают честь русскому музейному делу и несомненно являются одним из лучших Европейских достижений в этой области.
Погибни Мураново, нарушься этот изумительный «ансамбль» - вместе с ним утратится живой ключ к истокам русской философской Поэзии, перестанет быть осязаема связь быта и пейзажа с лирикой Боратынского и Тютчева, исчезнет конкретная предпосылка к самым глубоким и отвлеченным достижениям мысли нашего вчера».

Во многом этот текст воспринимается своеобразным гимном Муранову. Выстрадан он был собственным трагическим жизненным опытом Волошина. Запись эту Волошин отправит Николаю Ивановичу уже из Москвы через несколько дней после своего визита. Этот текст о Муранове поражает математически точной формулировкой самой сути выдающегося музея, в период страшного духовного лихолетья сохранившего историческую память о русской дворянской усадебной культуре.

В Мураново Волошин хотел приехать давно. Духовную связь с этим местом он ощущал особенно остро. И Николая Ивановича Тютчева, и Волошина объединяла дружба с Трифоном Георгиевичем Трапезниковым (1882 – 1926). Трапезников, заведовавший подотделом охраны провинциальных памятников искусства и старины, принял самое деятельное участие в сохранении мурановской усадьбы. Во многом благодаря ему Мураново приобрело статус государственного музея. Трапезников, выдающийся искусствовед и антропософ, с восторгом рассказывал Волошину о Муранове, как об одном из немногих сохранившихся в революционной России островков русской и западноевропейской культуры.

За три месяца до посещения Муранова Максимилиан Александрович написал другой, уже поэтический гимн своему собственному дому в Коктебеле. Свое стихотворение он назвал «Дом поэта», подсознательно отсылая читателя и к Муранову (Дому поэтов), и к его обитателям – Тютчеву и Боратынскому:

«Дверь отперта. Переступи порог.
Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.
В прохладных кельях, беленных известкой,
Вздыхает ветр, живет глухой раскат
Волны, взмывающий на берег плоский,
Полынный дух и жесткий треск цикад.
<…>
Но в эти дни доносов и тревог
Счастливый жребий дом мой не оставил:
Ни власть не отняла, ни враг не сжег,
Не предал друг, грабитель не ограбил.
Утихла буря. Догорел пожар.
Я принял жизнь и этот дом как дар
Нечаянный – мне вверенный судьбою,
Как знак, что я усыновлен землею.
Всей грудью к морю, прямо на восток,
Обращена, как церковь, мастерская,
И снова человеческий поток
Сквозь дверь ее течет, не иссякая».

Сегодня, оборачиваясь назад, мы чувствуем особенную духовную, философскую и мировоззренческую близость между Боратынским, Тютчевым и Волошиным. Казалось бы, бесконечно разделенные временем и целым рядом поколений, эти гении – «золотого»» и «серебряного» веков русской поэзии - и по-человечески невероятно близки.

Между строчек Волошина притаилось прощальное стихотворение Боратынского «На посев лес» и его же «Мой дар убог и голос мой не громок…»:

«Мой кров – убог. И времена – суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.
И здесь – их голос, властный, как орган,
Глухую речь и самый тихий шепот
Не заглушит ни зимний ураган,
Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.
Мои ж уста давно замкнуты… Пусть!
Почетней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой».

И как драгоценный камень в сложную поэтическую инкрустацию «Дома поэта», Волошин вставляет цитату из «Цицерона» Ф.И. Тютчева:

«И ты, и я – мы все имели честь
«Мир посетить в минуты роковые»
И стать грустней и зорче, чем мы есть».

У Тютчева мы читаем:

«Оратор римский говорил
Средь бурь гражданских и тревоги:
"Я поздно встал - и на дороге
Застигнут ночью Рима был!"
Так!.. Но, прощаясь с римской славой,
С Капитолийской высоты
Во всем величье видел ты
Закат звезды ее кровавый!..

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был –
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!»

Созвучность времени и мироощущения поэтов здесь очевидны. Гибнущий Рим и гибнущая Россия, гибель величайшего римского оратора, гордо поднявшего голову перед мечом палача, одинокий голос поэта среди бушующей толпы и образ дома – колыбели культуры и вечного хранилища непреходящих ценностей, - все эти образы объединены основным контрапунктом ощущения надвигающегося Апокалипсиса.
Волею судеб эти поэты оказались на развилке времен, на перекрестках исторических дорог и путей России, где было так важно не потеряться и не потерять самих себя.

Также и воспетые ими земные пристанища – Мураново и Коктебель – стали своеобразными символами духовной свободы и творчества, «приютами муз» и островами спасения от душевных невзгод и треволнений времени.

Нельзя не отметить, что во время гражданской войны в доме Волошина спасались уже в буквальном смысле этого слова, укрываясь от неминуемой гибели, поочередно то одни, то другие воюющие представители власти:

«В те дни мой дом – слепой и запустелый –
Хранил права убежища, как храм,
И растворялся только беглецам,
Скрывавшимся от петли и расстрела,
И красный вождь, и белый офицер –
Фанатики непримиримых вер –
Искали здесь под кровлею поэта
Убежища, защиты и совета».

В этом стихотворении, написанном Максимилианом Александровичем в декабре 1926 года почти что осязаемо присутствие Боратынского и Тютчева. Оно проявляется и в синтаксической интонации строк, и в прямых цитатах, а главное – в характерном для этих поэтов ощущением времени, в эпицентре трагических событий которого они оказались.
Безусловно, Волошин ощущал не только свое собственное поэтическое и духовное родство с Боратынским и Тютчевым, но и мистическое родство Муранова, хранящего память о великих русских поэтах, и столь дорогого ему Коктебеля. Это родство чувствовали многие современники поэта.
В Мураново Максимилиана Александрович приехал в сопровождении Сергея Николаевича Дурылина (1886 – 1954). Как и Трапезников, Дурылин был близким другом и Тютчева, и Волошина. В 1926 году Сергей Николаевич по приглашению вдовы секретаря Великой Княгини Елизаветы Федоровны - Екатерины Ивановны Пигаревой (урожденной Тютчевой) преподавал литературу в Муранове младшим членам семьи: Кириллу, Ольге и Николаю. По понятным причинам дети Екатерины Ивановны были лишены возможности получить образование в обычной школе. Совместные литературные занятия на всю жизнь связали Сергея Николаевича с Мурановым и этой удивительной семьей. Забегая вперед, отметим, что после посещения Муранова Дурылин вместе с Волошиным отправится в Коктебель. В июне 1927 года по возвращению из Коктебеля в Москву он будет очередной раз арестован.

В Российском государственном архиве литературы и искусства хранится знаменитый альбом Дурылина, в котором собраны многочисленные автографы, рисунки, афишки, фотографии и заметки выдающихся современников Сергея Николаевича. На одном из листов альбома Дурылин разместил два, казалось бы, далеких по тематике рисунка. Рисунок самого Волошина (с изображением Кара-Дага, у подножия которого, как мы знаем, расположился дом писателя) с дарственной надписью «Сереже Max» и акварель с изображение главного усадебного дома в Муранове. Этот лист, несомненно, хранит память о посещении Муранова Дурылиным и Волошиным 4 марта 1927 года. Мураново и Коктебель здесь расположились рядом.

В своих дневниках Сергей Николаевич писал о Муранове, как о месте, где еще сохраняется уклад жизни русского человека в дореволюционной России и где еще не прервана нить культурных, семейных и духовных традиций.

Эта дневниковая запись Сергея Николаевича о Муранове датируется 25 апреля 1926 года, года смерти в далекой Германии покинувшего Россию Трапезникова.

Похожие высказывания современников о доме Волошина в Коктебеле мы встречаем в публицистике еще ранее, в 1923 году.
Через полгода после посещения Муранова Волошиным Софья Ивановна Тютчева (1870 – 1957) – сестра Николая Ивановича, воспитатель дочерей последнего Российского Государя Николая II – отправила Сергею Николаевичу открытку. В ней она вспоминала, какое неизгладимое впечатление оставил в Муранове приезд Волошина. Думается, в этой открытке между строк читается и огромная признательность семьи за столь высокий отзыв Максимилиана Александровича о Муранове, поставленным им в один ряд с самыми выдающимися музеями Европы.
1926 год был совсем непростым годом для русской культуры, да и для самого Муранова. Дальнейшая судьба музея стояла тогда под вопросом. Трапезников скончался. Кто еще мог оградить музей-усадьбу, чужую и враждебную новой революционной идеологии, от закрытия и уничтожения? К Волошину прислушивались, и в 1927 году его мнение еще оставалось авторитетным для советского правительства. Именно к нему, можно предположить, адресовал эту свою оценку музея Максимилиан Александрович. Именно она, скорее всего, помогла защитить и сохранить Мураново от угроз времени, от новой «культурной политики», «девятым валом» накрывшей всю русскую усадебную культуру, да и не только ее.
Для нас же важней всего то, что этот драгоценный автограф Волошина, как и девяносто лет назад, помогает сегодня понять, какое место занимает Мураново в истории отечественной культуры и как бережно мы должны к ней обращаться.